Князь Пётр Влади́мирович Долгору́ков (1816 — 1868) — русский историк и публицист, деятель Вольной русской печати, один из крупнейших специалистов по русской генеалогии, составитель «Российской родословной книги». В петербургском светском обществе имел прозвище Bancal («колченогий»). Прославился своим злоязычием. С 1859 года — в эмиграции. После смерти архив его документов через подставное лицо приобрело царское правительство России.

Представитель княжеского рода Долгоруковых. Сын генерал-майора Владимира Петровича Долгорукова (1773—1817) и Варвары Ивановны Пашковой (1793—1816), племянницы В. А. Пашкова, одной из наследниц мясниковского состояния. Двоюродный брат поэтессы Евдокии Ростопчиной.

В младенческом возрасте остался сиротой. Воспитывался в Пажеском корпусе, откуда в 15 лет был выпущен без аттестата за скандальные проделки (гомосексуальное поведение)[1]. В 1830-е гг. сожительствовал в Москве с другим «светским шалуном» И. С. Гагариным[2]. Они «являлись друзьями Луи Геккерна и, предполагают, были с ним в интимных отношениях»[3].

Князь Долгоруков принадлежал к аристократическим повесам в дурном роде, которые уж редко встречаются в наше время. Он делал всякие проказы в Петербурге, проказы в Москве, проказы в Париже. На это тратилась его жизнь. Это был избалованный, дерзкий, отвратительный забавник, барин и шут вместе.

— Герцен. «Былое и думы»[4].

Известно, что Долгорукова подозревали в авторстве анонимного пасквиля, который послужил причиной вызова на дуэль Пушкиным Дантеса в ноябре 1836 года. В 1863 году Долгоруков переслал для публикации в журнале «Современник» возражения против версии о причастности его и князя Гагарина к составлению пасквиля, опубликованной в книге А. Н. Аммосова[5]. Уверенный, что русская цензура не допустит публикации этого письма, Долгоруков включил его текст в свой журнал «Листок» и попросил, чтобы его напечатали также в герценовском «Колоколе»:

С негодованием отвергаю, как клевету, всякое обвинение как меня, так и Гагарина в каком бы то ни было соучастии в составлении или распространении подметных писем.<…> и долг чести предписывает русской цензуре разрешить напечатание этого письма моего.[6]

В заключении графологической экспертизы, проведённой в 1927 году, значилось следующее: «…я, судебный эксперт, Алексей Андреевич Сальков, заключаю, что данные мне для экспертизы в подлинниках пасквильные письма об Александре Сергеевиче Пушкине в ноябре 1836 г. написаны несомненно собственноручно князем Петром Владимировичем Долгоруковым». Результаты экспертизы Салькова, фельдшера по образованию, вызвали сомнения у Г. В. Чичерина, который их высказал в письме к Щёголеву.

Повторная экспертиза была проведена В. В. Томилиным по просьбе М. И. Яшина в 1966 году. По результатам этой экспертизы среди авторов пасквиля Долгоруков вообще не был назван, но обвинение пало на И. С. Гагарина. Ещё одна экспертиза состоялась в 1976 году. С. А. Ципенюк сверил несколько образцов почерка Долгорукова и Гагарина с «дипломом ордена рогоносцев» и пришёл к выводу, что ни тот, ни другой не писали пасквиля. Экспертиза, организованная историком-археографом Г. Хаитом, и проводившаяся сотрудниками Всесоюзного НИИ судебных экспертиз, не подтвердила выводов Салькова. Было установлено, что письмо написано не князем Долгоруковым и не князем Гагариным, а «третьим лицом»[7].

Истинное отношение Долгорукова к Пушкину стало известно лишь в 80-х годах XX века. В экземпляре «Воспоминаний» Ф. В. Булгарина, принадлежащем Долгорукову, были обнаружены примечания, сделанные его рукой. В этих заметках на полях Долгоруков опровергает Булгарина, старавшегося и после смерти Пушкина «уколоть его побольнее, так сказать, в памяти потомства»[8][9].

Живя на доходы от отцовских имений, князь Долгоруков нигде не служил, а свободное время посвящал сбору справок о российских дворянских родах. Через своего друга Гагарина он свёл знакомство с мужем его тётки, престарелым антикваром П. Ф. Карабановым (1767—1851), который на протяжении многих лет составлял выписки из разрядных книг и архивных документов, но при жизни не успел опубликовать ничего из собранных материалов. Со слов Долгорукова, 80-летний Карабанов преподнёс ему в дар плоды своих многолетних разысканий. Им также использовались неопубликованные материалы М. Г. Спиридова, в течение 30 лет разбиравшего разрядные записи в московских архивах.

В 1840 г. Долгоруков опубликовал «Сказание о роде князей Долгоруковых» и начал публикацию «Русского родословного сборника», а три года спустя под псевдонимом «граф Альмагро» издал в Париже на французском языке «Заметку о главных фамилиях России», где раскрыл ряд исторических фактов, порочащих самодержавие и аристократию. Он разделял острокритический взгляд П. Я. Чаадаева на русскую историю, а себя самого аттестовал как «привилегированного холопа в стране холопства всеобщего»[2]:

Людей, приговоренных служить всю жизнь, людей, которых били кнутом на конюшне и принародно наказывали розгами, нельзя назвать аристократами[10].

Слухи о вольнодумстве молодого Долгорукова дошли до Николая I. Он был вызван из-за границы и сослан в Вятку (1843), но через год освобождён. В «Былом и думах» Герцен — другой вятский ссыльный того времени — описывает, как перед отъездом Bancal дал званый обед местному чиновничеству, накормив их «каким-то неслыханным пирогом», а после признался, что ради пирога принёс в жертву самое дорогое — собственного дога:

Чиновники с ужасом взглянули друг на друга и искали глазами знакомую всем датскую собаку: её не было. Князь догадался и велел слуге принести бренные остатки Гарди, его шкуру; внутренность была в пермских желудках. Полгорода занемогло от ужаса[4].

По возвращении из ссылки князь Долгоруков женился на Ольге, дочери Дмитрия Александровича Давыдова и кнж. Елизаветы Алексеевны Шаховской. В этом браке родился сын Владимир (1848-98).

Упрямый, странный, сердитый князь Петр Владимирович не дает потомкам забыть о себе. От него видимые и незримые нити тянутся к тайнам двенадцати царей, пяти государственных переворотов, к сотне ссыльных декабристов, десяткам номеров эмигрантской прессы, многим страницам Герцена.

Н. Я. Эйдельман[2]

В 1854 г. Долгоруков завершил ревизию и пополнение ранее опубликованого родословного сборника и приступил к публикации «Российской родословной книги» — наиболее полного в XIX веке изложения генеалогии русского дворянства. Из печати вышли 4 тома, когда Долгорукову пришлось навсегда покинуть Россию, после чего издание его генеалогических штудий прекратилось.

Свой авторитет в области генеалогии Долгоруков использовал в личных целях. На фоне неприязненного отношения к Нарышкиным он объявил, например, что их фамилия происходит от слова «ярыжка», что означало низшего служителя в полиции допетровского времени. У князя М. С. Воронцова он вымогал деньги за то, чтобы подтвердить его происхождение от старомосковских бояр XV—XVI вв., считавшееся до этого непреложным фактом[11]. Возмущённый сановник вызвал его на дуэль, дело получило широкую огласку и закончилось судебным процессом, который Долгоруков проиграл.

Тем не менее и позднее в своих сочинениях он характеризовал Воронцовых как нуворишей, а их фамильными чертами называл чванство и глупость[10]. Для Долгорукова как Нарышкины, так и Воронцовы «воплощали новую знать, которая, по его мнению, оттеснила его от должного ему места при дворе и в обществе»[12].

В 1859 г. тайно выехал за границу, в Париже выпустил книгу «Правда о России» (на фр. яз.—1860, на рус. яз.—1861, 2 ч.), содержащую резкую критику правительства и радикальную программу Великих реформ. Отказался возвратиться по официальному вызову: на имя начальника III Отделения написал:

Вы требуете меня в Россию, но мне кажется, что зная меня с детства, вы могли бы догадаться, что я не так глуп, чтобы явиться на это востребование? Впрочем, желая доставить вам удовольствие видеть меня, посылаю вам при сем мою фотографию, очень похожую. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я — уж извините — в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать[13].

«Отставной коллежский секретарь Долгоруков» был приговорён Сенатом к лишению княжеского титула, прав, состояния и к вечному изгнанию (1861). Больше всего его заботила судьба оставшегося в России сына; в случае репрессий против него Пётр Владимирович обещал выступить в печати с «сокрушительными разоблачениями». Правительство, однако, нашло другие способы давления на неугодного. Через 2 года после эмиграции на страницах русской печати появились обвинения Долгорукова в организации роковой травли Пушкина.

В своих сочинениях, опубликованных за границей и дышащих неприязнью к России петровского и последующего времени, и в особенности к холуйству царедворцев XVIII века, Долгоруков впервые осветил запретные страницы истории русского самодержавия. При перечислении внебрачных связей российских монархов, сведения о которых дошли до него в салонных пересудах, он нередко впадал в преувеличения:

По Долгорукову, среди царствующих, да и нецарствующих Романовых были сплошь незаконнорожденные, или плоды адюльтеров: и сам Петр I, и его дочери от Екатерины I, и дочери соправителя Петра I, Иоанна V, и Петр III. А уж Павел I, предполагаемый сын Екатерины II и С. В. Салтыкова, вообще чухонский младенец[10].

Никогда еще в решительной оппозиции и эмиграции не оказывался человек, одновременно столь знатный и столь осведомленный. Герцен и Огарев никогда не были так близки к верхам, чтобы лично знать едва ли не всех своих противников. Другое дело — Долгоруков, сам вышедший из того мира, который теперь сделал мишенью.

Н. Я. Эйдельман[2]

Сотрудничал с немецкими издателями, выпускал газеты «Будущность» (1860—1861) и «Будильник» на русском языке. Издание «Будильника» несколько раз прекращалось из-за противодействия царских агентов. Переписывался с Гюго, Гарибальди, Мадзини, Кавуром, Бисмарком, Тьером, Некрасовым, Катковым[2]. Публиковал бумаги из личного архива генерала Ермолова. Осуществил в 1863 году в Брюсселе издание «Записок» Дениса Давыдова.

В 1867 г. опубликовал на французском языке собственные «Записки», которые были переведены на русский язык и изданы в России только 140 лет спустя[14]. Первый том заканчивался екатерининским царствованием; второй том был опубликован после смерти князя агентом царской охранки и по понятным причинам вышел куда менее хлёстким[2]. Вот отзыв Герцена о «Записках» князя Долгорукова:

Читая этот чудовищный, неистовый, уголовный carmen horrendum, надо иной раз невольно класть книгу, чтобы прийти в себя от ужаса и омерзения. Вы покидаете тут весь человеческий мир: это другие животные, другие гады, лишенные всего человеческого, кроме способности доносить, раболепствовать, красть и делать зло ближнему… И эти-то доносчики, сводники, ябедники, палачи, пытавшие друзей и родных… казнокрады, взяточники, изверги с мужиками, изверги с подчиненными составляют почву настоящих русских бар[15].

Долгоруков сотрудничал в «Колоколе» Герцена, хотя во многом расходился с ним во взглядах. В конце жизни располнел, много времени проводил на Швейцарской ривьере. Приезжавшие на воды русские старательно избегали встреч со старым знакомым и бывшим соотечественником. «Как неутомимый тореадор дразнил без отдыха и пощады, точно быка, русское правительство и заставлял дрожать камарилью Зимнего дворца», — писал о нём Герцен[2].

Князь завещал свой богатейший архив польскому эмигранту С. Тхоржецкому, ближайшему сотруднику Герцена. Тот не имел средств и возможностей для публикации бумаг и под условием обязательного их обнародования продал в 1869 году за 26 тысяч франков некому подполковнику Постникову, которым, как выяснилось позднее, оказался агент III отделения, направленный в Европу на поиски С. Г. Нечаева[2]. Рукописи Долгорукова были привезены в Россию и поступили в архив Зимнего дворца, где их обнаружил в советское время Н. Я. Эйдельман.

Историко-генеалогические бумаги из долгоруковского архива поступили в распоряжение товарища министра внутренних дел А. Б. Лобанова-Ростовского, который несколько лет спустя продолжил издание «Российской родословной книги» (сначала анонимно, потом от своего имени).